Эдвард Мирзоян. Предрешенная жизнь

Интервью подготовила Асмик Шамцян Фото из архива семьи Мирзоянов

Эдвард Мирзоян, один из осколков гвардии интеллигентов старой закалки, называющий себя атеистом, в действительности человек глубоко и искренне верующий. О сверкающем, поразительном таланте композитора, которым наделил его Бог, за его долгую жизнь сказано столько, что ничего нового я никак не скажу. Готовясь к интервью, я думала встретить человека, немного уставшего от бесконечных журналистов и примерно одинаковых вопросов, но Эдвард Михайлович оказался поразительно жизнелюбивым, солнечным человеком, с мягким и обаятельным юмором. Он стойко вынес мои музыкальные и околомузыкальные вопросы, но вот что интересно: в итоге я узнала не композитора с его видением музыки, но ЧЕЛОВЕКА.

Родился 12 мая 1921 года в городе Гори, Грузия. Сын композитора М. И. Мирзояна. Окончил Ереванскую консерваторию по классу композиции у В. Г. Тальяна (1941). В конце 1956 года он был избран президентом Международного союза армянских композиторов, занимал эту должность до 1991 года. С 1965 года – профессор Ереванской консерватории. Среди его учеников: Дж. Т. Тер-Татевосян, К. А. Орбелян, А. Р. Тертерян, С. X. Джрбашян, Р. Б. Амирханян, X. М. Аветисян, Л. А. Чаушян и др.

Когда Вы написали свое первое произведение? И на что это было похоже?

Я помню. Скажу откровенно. Это произведение, которое я не закончил. Оно ни на что не похоже. Я его написал по совету моего отца – композитора Михаила Мирзояна, которого мало кто помнит сейчас. Он писал песни и романсы, был очень умным человеком. И первым свидетельством его ума является то, что, кроме песен и романсов, он больше ничего не писал. И вот однажды, когда мне было лет 11, к нам пришел Романос Меликян. Он часто бывал у нас. Бывало, заходил за моим отцом глубокой ночью с собакой (он очень любил охоту) и говорил: «Люся Богдановна (это моя мама), нужно накрыть на стол». И сам принимал в этом активное участие. И однажды, в один из таких визитов, мой отец решил, чтобы я сыграл ему свое произведение. Он внимательно послушал и сказал: «У тебя неплохое чувство гармонии». Он нашел, что я должен продолжать. И я продолжал. Романос Меликян умер в 35-м году, и я написал «Песню без слов», посвященную его светлой памяти. Вот все, что я хотел сказать по поводу моего первого произведения.

А каковы Ваши собственные музыкальные пристрастия?

Тоже непросто ответить. Скажу немножко уклончиво. Жизнь показала, что музыку я полюбил, но не сразу. Далеко не сразу. В 8-летнем возрасте я поступил в музыкальную школу и ужасно не любил заниматься. И вы представляете, до того не любил, что просил соседских мальчишек, игравших на улице, предупреждать меня, что мама возвращается с работы, и тогда я бегом бросался к инструменту, чтобы притвориться, будто я занимаюсь. Вы сказали «пристрастия»? Да. Надо запомнить. Можно сказать, что решающую роль сыграл такой факт. Мой педагог задал сыграть Поэму для фортепиано Арама Хачатуряна. И вы знаете, передо мной совершенно неожиданно открылся новый мир. И мое отношение к музыке совершенно изменилось. Пока что столько скажу.

Что Вы думаете по поводу того, что в музыкальном искусстве на виду оказываются исполнители, а композиторы уходят в тень?

Я не очень согласен. Совсем недавно на конкурсе Хачатуряна первое место завоевал китаец. Он оставил на меня довольно сильное впечатление. Я слушал его, где-то не все принимая. Мы сидели вместе с Александром Арутюняном и Виктором Мержановым. И я поделился своими мыслями с Котиком Арутюняном, который вспомнил, что этот концерт Арам Ильич посвятил другому пианисту – Льву Оборину. Исполнение настолько впечатлило Хачатуряна, что он посвятил ему концерт. Вот что значит исполнитель! Так что это немного одностороннее суждение – про то, что композиторы уходят в тень. Еще один пример. На сольном концерте Сараджева, с которым мы очень дружили, присутствовала замечательная, великая Айкануш Даниелян. После концерта она сказала: «У меня было впечатление: он играл Моцарта и Рахманинова для себя». Это потрясающая вещь! Вот что значит индивидуальность пианиста. И кстати, недавно я услышал Рахманинова-пианиста. Феноменально! Когда есть уровень, никаких сомнений, что индивидуальность более чем значима. Пианист с яркой индивидуальностью – это грандиозная фигура. И, наконец, приведу неожиданный пример. Я написал очень мало произведений для фортепиано. Однажды моя дочка сказала: «Папа, я еще во втором классе просила, чтобы ты написал для меня фортепианное произведение, и каждый год прошу. Я уже заканчиваю школу, а ты для меня так и не написал ничего». Я со стыда уехал в Дилижан и написал произведение… Ася джан, скажу откровенно, но я не ожидал, что Золотова, автор книги о пианизме, напишет, что Поэма для фортепиано стала репертуарным произведением. Многие играли его, но так, как играла Кэти Малхасян, никто не играл. Никто. Вот, пожалуйста, индивидуальность. Все определяет уровень.

Что Вы ищете в музыке? (После паузы, очень милым тоном)

Слушай, Ася джан, ты мне уже надоела.

Почему? Такие вопросы задаю, что даже неудобно? (С чудной усмешкой)

Нет, я не жалуюсь.

Давайте договоримся. Если Вам какие-то вопросы не понравятся, просто скажите об этом, ладно?

Ничего плохого я не хотел сказать. Просто у меня такая манера, характер… Если очень откровенно, то я шучу. Тем более что люблю шутить.

Немного переиначу тогда вопрос. Для Вас важны традиции в музыке?

Я считаю, когда традиции – явление великое, тогда они важны. Когда говорят о традициях, и ты думаешь о Моцарте, о Бахе и о других великих, это просто прекрасно. Когда речь идет о великих явлениях (может, я скажу что-то не очень логичное), слово «традиция» все упрощает.

В свое время, в середине 40-х, когда Вы учились в Москве, образовалось так называемое «содружество молодых композиторов Армении», куда входили Александр Арутюнян, Арно Бабаджанян, Лазарь Сарьян, Адам Худоян и Вы. Почему в те времена были такие «скопления» талантов, а сейчас как-то все измельчало?

Опять серьезный вопрос! Но я среагирую, конечно же. Пять человек… Четверо жили и учились в Доме культуры Армении, а Лазарь Сарьян жил в Карманитском переулке, дом 2, квартира 23, помню до сих пор, и учился в консерватории, в отличие от нас, поскольку прошел всю войну. Мы окончили Ереванскую консерваторию, а в Москве учились на курсах профессионального усовершенствования. Главной фигурой там был Генрих Ильич Литинский, хотя общим руководителем был Арам Ильич. Хачатурян – это величайшее явление и потрясающая индивидуальность, и он говорил нам: «Вы все – мастера. Вам нечего учиться каким-то азам». Но мне кажется, что это не очень правильно: учиться нужно обязательно! И в этом вопросе Литинский оказался очень кстати. Первый год он говорил: пишите полифоническое произведение. И мы писали. Я увлеченно работал, но, к сожалению, не закончил. Очень жалею об этом… На второй год Литинский предложил нам написать квартет. Арам Ильич, царство ему небесное, был категорически против. А в это время в Москву приехал начальник Управления по делам искусств Завен Гевондович Варданян.Узнав о споре, он (умный человек!) спросил у меня: «Ты что хочешь писать?» Я говорю: «Квартет». Спросил у Арутюняна – квартет, у Худояна – квартет, у Бабаджаняна – квартет. «Будете писать квартет!» – вынес вердикт Варданян. У меня это единственный завершенный квартет, который живет до сих пор. В 47-ом году я написал тему с вариациями, которая впервые была исполнена в Союзе композиторов СССР. Потом он попал под колеса этого исторического постановления «О великой дружбе». Мой квартет раздолбали, решив, что это неармянская музыка… Долгие годы произведение не исполняли. А потом Квартет Комитаса получил приглашение из Румынии с просьбой привезти произведение армянского композитора. Они рискнули и повезли мой квартет. Был большой успех и первая положительная пресса. Такая история. Квартет живет до сих пор. Вот как важно делать то, что хочешь.

Имеет для Вас значение совмещение старого с новым в музыке?

Я, скорее, сторонник не совмещения, а сравнения. Тут есть момент условности, иногда трудно решить – это старое, а это – новое. Когда как. Иногда старое звучит как новое, и новое – как устаревшее.

Задумывались ли Вы над тем, какое влияние оказывает на людей Ваша музыка?

Именно моя? (пауза).Очередная провокация. Я хочу сказать следующее и прошу не удивляться. Я говорю искренне. 4 июня этого года был концерт, посвященный моему 90-летию. Я об этом не раз говорил и уже повторяюсь. Дома, когда мы обсуждали прошедший концерт, я делился: «После первого отделения на меня неожиданно началось нашествие. Я растерялся. Конечно, главным образом там были женщины и девушки…» Да… Я сказал все, но не все. Хотел бы, чтобы вы знали: я о себе невысокого мнения. Говоря о высоком мнении, имею в виду критерии, о которых не стоит говорить, их нужно знать, чувствовать и понимать. Даже в этом случае, когда я говорю о невысоком мнении, я не забываю и думаю о том, что говорят о моей музыке другие.

Причем такие люди, которые словами не швыряются. Допустим, Хачатурян, Щедрин, Шостакович. Два человека, Арно Бабаджанян и Мстислав Ростропович, примерно в одно и то же время сказали мне примерно одинаковые слова: «Эдик, ты даже не знаешь, какой ты композитор!» Это сказали гиганты. Шостакович сказал о моей симфонии: «Я нахожусь под большим впечатлением от симфонии Мирзояна. Это огромный успех автора и огромный успех советской музыки». На концерте, посвященном памяти Огана Дурьяна, исполняли мою симфонию, и я подумал, что должен слушать ее ушами Шостаковича.

Получилось?

Где-то да. Еще я подумал, что он был прав, сказав эти слова. Но повторю, я о себе невысокого мнения. Я в жизни никогда не был завистливым. И знаю, что каждый завистливый обычно произносит эти слова. Скажу неожиданную вещь: я слишком долго не верил в то, что я делаю. Но когда в конце концов я понял, что где-то ошибаюсь, характер все же остался. Вы поняли? Вот более чем откровенный ответ. Эти слова я никогда и никому не говорил, даже жене.

Правда?

Не приходилось говорить. По традиции отношусь к себе критически. Выглядит как шутка, но это не так.

Способна ли музыка изменить мир?

Я воспринимаю этот вопрос как не очень серьезный. Сейчас мир ничто не способно изменить. Ты, наверное, не удивишься, если я скажу, что я – атеист.

Немножко удивилась.

Но этот атеизм исключает бездуховность. Cравнительно недавно, год примерно назад, я задумался о том, что происходило и происходит в мире, и пришел к заключению: вселенная безмерна и никаких сомнений, что в ней существуют цивилизации, уже погибшие или погибающие… Но есть только одна планета, на которой живут и рождаются люди. И пока она есть, это чудо. Чудо – каждый листик и каждая букашка. И с некоторых пор, когда я узнаю, что родился человек, я знаю: он рождается, когда побеждает в борьбе. Победил – и родился. Раз родился – попал в чудо. И все зависит от того, насколько ты способен пользоваться этим чудом. Некоторые даже и не задумываются, что они попали в чудо

Какое самое важное событие в Вашей жизни?Только одно?

Ну, самое важное. Немножко уклончиво отвечу. Я назову это явлением, а не событием. Потому что событие конкретно, а явление масштабно, от него пошло все. В детстве я тяжело заболел дизентерией. Так тяжело, что чуть не погиб. Я лежал на столе, укрытый простыней. Рядом – врач, который уже не мог мне помочь. И вот я слабым голосом зову: «Мама…» «Что, балик джан?» Я: «Хлеба хочу». Мама смотрит на врача, тот говорит: «Ему уже ничего не поможет. Пусть будет так, как он хочет». Мне дали маленький кусочек хлеба, я его съел… и попросил еще. Я поправился. Это и было самым главным явлением моей жизни, с которого все и началось. Я должен был попасть на фронт, но каким-то образом этого не случилось. Много случалось в моей жизни такого, о чем я не рассказываю, но как будто все было предрешено и запланировано уже кем-то…Надо было, чтобы я стал композитором. Хотя на третьем курсе профессор сказал обо мне, что у меня нет перспективы.

А еще называете себя атеистом…